Сегодня годовщина Дня снятия Блокады.
В городе серо, слякотно. К мемориалу на площади Победы тянутся разновозрастные школьники организованными группами. Обязательная программа в школе два раза в год: день начала Блокады и день снятия.
В начальной и средней школе мы выезжали на экскурсии, в старших классах у нас был обязательный выезд за город в сентябре. Нас "вывозили" в эвакуацию. Если кто-то подумал "вот круто, лишний выходной!", то сильно ошибся. Это всегда было обязательное мероприятие, как обыкновенный учебный день. Профилонил просто так, без уважительной причины, - будь добр объяснительную от родителей: на каком основании ты прогулял учебный день. А ко Дню снятия Блокады мы готовили литературно-музыкальные композиции, приглашали ветеранов. Они, в свою очередь, проводили нам уроки Мужества, рассказывали о войне, о Блокаде, о Дороге Жизни.
Мои ближайшие ветераны оказались молчунами.
О том, что соседка по лестничной площадке в Блокаду работала регулировщицей на Дороге Жизни, мне рассказала мама. Сама она об этом не упоминала никогда в житейском разговоре.
Дед тоже о войне не вспоминал. Ни-ког-да! Молча надевал медали на 9 мая, молча шел на парад. Его брат рассказывал, что "если бы не Женька, мы бы умерли с голоду". Дед до призыва на фронт работал на хлебозаводе, чтобы подкормить брата и тетку (родители к тому времени были расстреляны), выносил на пузе под одеждой горячие остатки с противней. Выскабливал пригоревшее нечто из углов, но и за это можно было встать к стенке в те суровые времена. Длилось это недолго. Деда призвали на фронт, а брат с тетей смогли уехать к родственникам в Москву в какой-то момент...
А мы делали в настоящем страшные, пронзительные литературно-музыкальные композиции из песен, стихотворений, хроник, воспоминаний солдат по обе линии фронта.
"Из воспоминаний пленного немецкого артиллериста ефрейтора Фолькенхорста:
— К ночи пятнадцатого апреля мы, как всегда, пришли на точку: я и Курт Шмитцбубе, мой второй номер… Стояла сырая апрельская ночь с низкими облаками. Все вокруг выглядело, как обычно. Та же тьма, тот же холод. Но там, над Ленинградом, по тучам бегали какие-то странные голубые вспышки. Не ракеты, нет, нечто совсем другое! «Курт, — сказал я, — что это за странная иллюминация? Уж не собираются ли русские применить какое-нибудь новое секретное оружие?» Курт забрался на крышу блиндажа и долго смотрел в сторону города. «Черт меня возьми совсем, Фолькенхорст! — проворчал он наконец. — Они пустили трамвай!..» Пустили трамвай? Русские? В Ленинграде, на седьмом месяце блокады?! Я задумался. Зачем же мы мерзли здесь всю зиму? Зачем росли леса крестов на наших дивизионных кладбищах? Зачем мы кричали о неизбежной гибели жителей города, о нашей победе, если они… пустили трамвай?!"
Одно воспоминание, в котором вся несгибаемая сила духа русских.
Я не смотрела никогда в зал во время своего выступления. Боялась испортить выступление ненужными лишними эмоциями. Но в перерывах украдкой подглядывала: кто-то утирал слезы, кто-то сидел все представление как восковое изваяние, перенесясь на 50 лет назад.
Нашему поколение еще разделяет ТУ боль и ТОТ ужас. Мы выросли среди свидетелей и участников тех событий. Девятьсот дней Блокады выгравированы и на наших сердцах.
Но что останется следующим поколениям?
Она щемит и давит.
Только мы
Без той зимы -
Могильные холмы.
И эту память,
Как бы нас ни жгло,
Не троньте
Даже добрыми руками.
Когда на сердце камень -
Тяжело.
Но разве легче,
Если сердце - камень?... (Юрий Воронов)